Читаем без скачивания Ночной ветер[сборник] - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На углу улицы мы разошлись в разные стороны. Мама заторопилась на аэродром, а я пошёл в школу. Шагов через пять я оглянулся, и мама оглянулась. Мы всегда, когда расстаёмся, пройдя немного, оглядываемся. Удивительно, но мы оглядываемся почти одновременно. Посмотрим друг на друга и идём дальше. А сегодня я оглянулся ещё раз и издали увидел на самой маминой макушке бульдога. Ох, до чего он мне нравился, этот бульдог! Музыкальный бульдог. Я ему тут же придумал имя: «Джаз».
Я едва дождался конца занятий и помчался домой. Вытащил ключ, у нас с мамой отдельные ключи, и потихоньку открыл дверь.
— Поедем в Москву, — услыхал я громкий голос дяди Николая. — Мне дали новую квартиру. И Толе будет со мной лучше, и ты отдохнёшь.
У меня гулко забилось сердце. Поехать в Москву вместе с дядей Николаем! Я давно тайно мечтал об этом. Поехать в Москву и жить там втроём, никогда не расставаясь: я, мама и дядя Николай. Пройтись с ним за руку на зависть всем мальчишкам, провожая его в очередной полёт. А потом рассказывать, как он летает на пассажирском турбовинтовом лайнере «Ил-18». На высоте шести тысяч метров, выше облаков. Это ли не жизнь? Но мама ответила:
— Я ещё не решила. Надо поговорить с Толей.
«Ох, боже мой, она ещё не решила! — возмутился я. — Ну конечно, я согласен».
— Право, мне смешно. Что он так запал тебе в память? — Это дядя Николай заговорил о моём отце. Я уже хотел войти, но тут остановился. — Прошло столько лет. Ты и знала-то его всего полгода.
— Таких помнят вечно. Он был добрый, сильный и очень честный. Один раз мы с ним заплыли на Адалары, в Гурзуфской бухте. Влезли на скалу, и я уронила в море бусы. Он прыгнул в воду не раздумывая, а скала была высотой метров двадцать. Смелый.
— Ну, это просто мальчишество, — сказал дядя Николай.
— А он и был мальчишкой, и погиб мальчишкой. В двадцать три года.
— Ты его идеализируешь. Он был обыкновенный, как все мы. Кстати, любил прихвастнуть.
— Ты злой, — сказала мама. — Я даже не предполагала, что ты злой.
— Я говорю правду, и тебе это неприятно, — ответил дядя Николай. — Ты вот не знаешь, а он не погиб в самолёте, как тебе писали. Он попал в плен.
— Почему ты раньше об этом не рассказал?
— Я сам недавно узнал. Нашли новые документы, фашистские. И там было написано, что советский лётчик, старший лейтенант Нащоков, сдался в плен без сопротивления. А ты говоришь: смелый. Может быть, он оказался трусом.
— Замолчи! — крикнула мама. — Сейчас же замолчи! Ты не смеешь о нём так думать!
— Я не думаю, а предполагаю, — ответил дядя Николай. — Ну, успокойся, это ведь давно прошло и не имеет к нам никакого отношения.
— Имеет. Фашисты написали, а ты поверил? Раз ты так думаешь о нём, тебе нечего приходить к нам. Ты нас с Толей не поймёшь.
Мне надо было войти и выгнать дядю Николая за его слова о папе. Мне надо было войти и сказать ему что-нибудь такое, чтобы он выкатился из нашей квартиры. Но я не смог, я боялся, что, когда увижу маму и его, просто разревусь от обиды. Раньше, чем дядя Николай успел ответить маме, я выбежал из дома.
На улице было тепло. Начиналась весна. Около подъезда стояли знакомые ребята, но я отвернулся от них. Я больше всего боялся, что они видели дядю Николая и начнут меня расспрашивать о нём. Я ходил-ходил и всё думал про дядю Николая и никак не мог додуматься, зачем он так плохо сказал о папе. Ведь он знал, что мы с мамой любим папу. Наконец я вернулся домой. Мама сидела за столом и царапала ногтем скатерть.
Я не знал, что мне делать, и взял в руки мамин платок. Стал его рассматривать. На самом уголке был нарисован маленький ушастый пёсик. Не породистый, обыкновенный дворняга. И красок художник для него пожалел: он был серенький с чёрными пятнами. Пёсик положил морду на лапы и закрыл глаза. Печальный пёсик, не то что бульдог Джаз. Мне его стало жалко, и я решил ему тоже придумать имя. Я назвал его Подкидышем. Не знаю почему, но мне показалось, что это имя ему подходит. Он на этом платке был какой-то случайный и одинокий.
— Знаешь, Толя, уедем в Гурзуф. — Мама заплакала. — На Чёрное море. Дед давно ждёт нас.
— Хорошо, мама, — ответил я. — Уедем, только ты не плачь.
* * *
Прошло недели две. Как-то утром я открыл глаза, а над моим диваном на стене, где висел папин портрет в военной форме, — пусто. От него осталось только квадратное тёмное пятно. Я испугался: «Вдруг мама поверила дяде Николаю и поэтому сняла папин портрет? Вдруг поверила?» Вскочил, побежал в её комнату. На столе стоял открытый чемодан. А в нём были аккуратно уложены папины фотографии и его старая лётная фуражка, которая сохранилась у нас от довоенного времени. Мама собирала вещи в дорогу. Мне очень хотелось поехать в Гурзуф, но почему-то стало обидно, что на стене вместо папиной фотографии — тёмное пятно. Грустно как-то, и всё.
И тут ко мне пришёл мой лучший друг Лёшка. Он был самый маленький в нашем классе, а сидел на высокой парте. Из-за неё виднелась только Лёшкина голова. Он сам себя поэтому прозвал: «голова профессора Доуэля». Но у Лёшки одна слабость — он болтал на уроках. И учительница часто делала ему замечания. Однажды на уроке она сказала: «У нас есть девочки, которые очень много внимания уделяют своим причёскам». Мы повернулись в сторону Лёшкиной парты, знали, что учительница намекает на его соседку. А он встал и говорит: «Наконец это, кажется, ко мне не относится». Глупо, конечно, и совсем не остроумно. Но получилось ужасно смешно. После этого я просто влюбился в Лёшку. Многие над ним смеялись, что он маленький и голос у него тоненький, девчачий. А я нет.
Лёшка
